Тела.
Много тел.
Десятки, сотни, тысячи.
Я видел их заходящимися от похоти в руках Мастеров, корчащимися в предсмертных судорогах после отточенных ударов Мечников, переплетающимися в клоаку свального бесстыжего греха на варварски роскошных пирах Мирян, когда в доступе в Замок отказано.
Наблюдал, как они покрываются тягучим горьким потом, наполняются белесой, солоноватой спермой и ликующим, иногда отрицаемым оргазмом, сочатся черной липкой завистью, ненавистью, предательством, впускают сладкий яд неизведанных страхов и сомнений в собственных желаниях, в которых трудно признаться, прежде всего, самому себе.
Но я не могу смотреть на это тело. Не потому что я ним сделал, а потому — что хотел сделать.
Когда я переступлю порог этой комнаты, в нее войдут мои названные братья. Стать Мастером, значит, вступить в священное кровосмесительное Братство, благословляющее доносительство, но не позволяющее ничего, кроме священных для Замка утех страждущей плоти.
Телесные раны Адару, зачем только я сорвал серебряный медальон с его именем, исчезнут быстро, очень быстро. Они растают, подобно колючему электрическому снегу, выпадающему здесь, когда Замок оказался под угрозой вторжения, и  была нарушена терморегуляция. Ему все равно, сколько погибнет Мечников. Взамен умирающим будут высланы новые.
Духовные раны не вылечит ни один брат. Ни его, ни мои.
Никто не сможет стереть теперь с моих губ отравляющую ртуть собственного выжигающего поцелуя.
Даже Саорян.
Мой возлюбленный брат.
Вожделение, затопляющее разум и плоть. Вот что я чувствовал с Саоряном. Терпкий запах тела, сводящий с ума, когда он объяснял мне основы мастерства. Пойманная до рассечения ладоней плеть, занесенная в ответ над ним.
Сорванное горло. Не помню, что я кричал, не помню, как стонал и взрыкивал, но боль в горле, с привкусом крови — незабываема — ее невозможно стереть. Ощущение становления частичкой запаха, вкуса, крови, тепла, пищи, необходимой Замку. Желание гореть. Возбуждение, до рези, при виде его тела, от его послевкусия малейшего прикосновения, от хрипотцы в голосе.
Нарушение правил. Сдавливающие пальцы на моем горле, коснувшиеся чуть ниже кадыка:

— Что доставит тебе истинное удовольствие, брат?

Молчание и хриплое дыхание. Выбранные наугад наручники. Иногда подчинение являет истинную суть. Смытые теперь в памяти белоснежные простыни, и комок ткани в руках, окрашенный в общую кровь.

— Ты.

— Неверный ответ. Моя плоть. Как и любая другая. Мастер не знает любви, он всего лишь учит послушанию и дисциплине. Запомни это, все остальное запрещено.

Резкие взмахи, много боли, много жара, кисловато-горький привкус у корня языка. Самая суть, квинтэссенция секса. Новый взмах, новый толчок огня, и уже мои пальцы сжимают, до влажного, притягательно-отвратительного хруста его запястья.

Удар. Еще. Еще один.

Жадная, горячечная, влажная похоть. Не любовь. Иное. Уже тогда я понял — это не хуже и не дальше. Ближе, теснее, до вплавления, до диффузии кожи. Пятна цвета — размытые, тусклые, блеклые. Только его руки в фокусе, только он сам. И снова тихий, хриплый голос.

— Не бойся. Это боль, приносящая наслаждение. Две стороны. Истинная боль — иная. Мы стараемся и никогда не сможем победить ее во благо Замку.

Я хочу и не могу сделать вдох. Саорян подо мной. Расплесканная белизна колен, перетекающая в молочную раскрытость пульсирующего паха, горячая, до мнимых ожогов, плоть, и запястья, скованные железом.
Разве Господин может стать рабом? Или это только учеба?
Распахнутые колени, и он, готовый принять меня.
Только есть одно условие. Он учитель. Послушаться его. Так что же он хочет?
— Это ты должен узнать сам, — ухмыляется, будто прочитав мои мысли. От его тона накрывает волна жара. Ощущение капель пота по спине — дождем, слезами горячей, почти дымящейся похоти меж лопаток — крыльями.

Чуть наклоняюсь, вдыхаю запах. И вижу, как качнулось что-то на дне его зрачков, вспыхнуло сжирающим меня и его пламенем.

Становлюсь, в одно мгновение, им — Господином, Хозяином... Мастером.

Горячий резкий толчок, и его приоткрывшиеся, сухие от жара губы, разошедшиеся раной в болезненности стона. Еще толчок, почти слышимый шорох кожи, ожог на моем животе от его плоти. Сила нежных бедер.
Я не стараюсь причинять боль, она приходит сама, сладкой казнью после недель пыток, истинным удовольствием, блеском нужной стороны монеты похоти.

Смазывается его взгляд, ласкает по коже тяжелое дыхание, масляной пленкой с привкусом соли.
Боль, наслаждение. Боль. Неизменная, неразорванная бесконечность.

Сладкая, приторная волна наслаждения, накрывающая его тело. Затвердевшие плоть и соски, волной изгибающееся тело, кричащие мне, что я могу принести, дать еще больше.
Хриплый шепот в пересушенные губы:

— Научи, расскажи, как еще больше?

Уже только инстинкты. Только врожденное. Мастером нельзя стать, если изначально в тебе этого нет.
Ноги. Он хочет совсем подчиниться мне. Быть глиной в моих руках из которой лепится бытие. Тащу их наверх и приковываю на цепочку.
Моя благодарность — его стон на подходе.

— Выше. Жестче. Ты Мастер.

Я Мастер. Каждой клеткой души, каждым сантиметром горящего и напряженного в экстазе тела — Мастер. Рву цепочку вниз, с его приоткрытых губ слетает короткое «ах». Инстинкты, биение пульса в горле, дрожь, влажная и долгая, боль и наслаждение. Звериное, животное удовлетворение. Каждый вдох — раскаленной печатью на груди, почти вижу шрамы ожогов. Снова смотрю ему в глаза — это универсальный детектор.

Он не поднимает на меня взгляда. Как подтверждение того, что я смог стать выше.

Я чувствую первую судорогу, но не понимаю, не осознаю, только вижу, как ломает гримасой боли и наслаждения его лицо, как расширяются и закатываются ставшие мгновенно матовыми зрачки. Вколачиваюсь глубже в его тело, рву пальцами бедра на себя. Почти готов задохнуться. Свожу болью судороги лопатки, выпрямляясь, со странным удовлетворением и гордостью смотрю, как он почти поскуливает, дергаясь и извиваясь подо мной. Кладу ладонь на его плоть, принимая боль ожога как очередную благодарность.

Такова моя братская любовь к Саоряну, но что связывало меня с Адару, кроме сорванного кулона? Почему до сих пор молчит Замок?