Не слышать, не видеть, не чувствовать, не быть — вот и все, что я хочу здесь и сейчас. Боль, разъедающая иногда прозрачными, иногда белоснежными кристаллами соли мое сердце и мою душу. Как Юкки посмел стать ближе Йохану, чем я, наследный сын хозяина Мельницы? Что такого особенного чужак нашел в этом выблядке?

Почему он выбрал его, а не меня? Я не могу найти объективных, поддерживаемых всей системой ответов на эти вопросы. Юкки не красивее, не умнее, не знатнее меня. Бесконечная доброта и терпение — вот и все, что отличает его от нас. Но за них же он уже получил свое прозвище — Юкки-дурачок. Юкки-слабоумный.
Зажать уши, зажмуриться, забыться.

Стройная праздничная мелодия далеких колоколов разрывает перепонки также внезапно, как и бешеный вой. Как я мог забыть, сегодня в Замке большой праздник, и почти все взрослые на Ратушной площади. Они приветствуют появление нового Мастера для всех нас. Мои старшие братья, Хидэки. Все, кроме проклятых, ненавистных предателей Юкки и Йохана.

Зачем они, спешно натянув побросанную на пол одежду, теперь бегут за мной в рабочую часть мельницы, в то мое особое место, где я привык выплескивать в одиночестве все мои эмоции, теперь кажущиеся такими неважными по сравнению с тем, что я сейчас испытываю? Почему не хотят оставить меня в покое?

— Господин, остановитесь, я прошу Вас, — преследует меня, заглушая звон колоколов голос Йохана. — Я хочу поговорить с Вами о том, что Вы увидели.

— Адару, прости нас, я должен был сказать тебе первым, мы давно любим друг друга, — вторит ему Юкки.

Не хочу. Не могу. Не пойму. Не то, как они могли так грязно, по-собачьи, совокупляться, а то, что сейчас говорит Юкки — про любовь.
В глазах темнеет, мир вокруг разлетается на мельчайшую пыль осколков и меркнет, сливаясь в единый черный.

Сильные руки Йохана хватают меня, зажимают в объятьях и заставляют дышать, подставляя под струю свежего воздуха, доносящуюся из Замка, приготовившегося внимать, свидетельствовать, благословлять клятву будущего Мастера.

— Дыши, чертов Мельник, живи, — кричит Йохан, разрывая на мне рубаху одним движением кисти, которая только что ласкала и обладала Юкки.
Из последних сил, не понимая сам как, толкаю его в грудь, вырываюсь, выворачиваясь наизнанку полынным привкусом собственной зеленовато-лимонной горчащей желчи.

— Ненавижу вас обоих! Сдохните сейчас!

И ни я, ни Юкки не замечаем, как широкий рукав Йохана затягивают, жрут, утаскивая за собой в свою металлическую ненасытную пасть довольные, хищные шестеренки Мельницы. Они наконец-то получили редкую добычу. Свидетельство не чужой любви, а ненависти. Это самое роскошное пиршество для них, рожденных в умах измождающих плоть и ненавидящих любую плотскую любовь Монахов.

Уже не просто звериный крик. Вопль. Когда они добираются, неспешно вцепляются в идеальное тело Чужака и начинают кромсать ошметками плоти его затянувшуюся в них вслед за тканью ладонь, подбираются к локтю.
Я цепенею, замираю, как ящерица, на внезапно снизившейся осенней температуре. Я не знаю, что делать, вечным зимним холодом сковывает руки, немеют ноги.

— Проклинаю тебя, Мельник, тебя и твоих потомков до тринадцатого поколения, — шипит побелевший дурачок-Юкки и с неожиданной силой хватается за длинный металлический прут.

Шестеренки. Они благодарно, хищно сжирают и его. А потом давятся проглоченной отравленной пищей. Замирают, последний раз озлобленно, обиженно и протяжно лязгнув завязнувшими и остановившимися стальными челюстями.

Огни Мельницы, спрятанные почти незаметными светлячками в листве, разбросанные каплями прохладной ночной росы в траве, отблеском звезд в реке, на который так хорошо любоваться с высокого, изогнутого Моста, начинают гаснуть, расходясь исчезающими дорожками по направлению к Замку, залитому единым световым пятном. Сейчас ему нужна вся энергия, максимум того, что дает нехотя Мельница.

Еще несколько секунд, и все факелы вдали, огромный костер на Площади меркнут одновременно, погружая строение в абсолютную тьму, стирая из видимости.

— Что вы натворили, Мельники, пока нас не было? — доносится до меня сразу единый шепот всех братьев. — Как вы посмели нарушить все законы и остановить Мельницу?

Легкие. Что с ними? Я больше не могу дышать. В воздухе почти не осталось кислорода. Жадно хватаю его ртом, но он больше не наполняет меня привычной жизнью. Как я мог забыться и забыть — Мельница вырабатывает его для всех нас, братьев. Еще сколько-то она сама будет поддерживать нас и меня, ее сына, Йохан тоже сможет выжить — ведь он Чужак. Но Юкки он всего лишь сын тринадцатого, для него не предусмотрен сверхлимит.

— Это я грешен, — корчится, хрипя от боли Йохан. — Это только моя вина. Я соблазнил сына младшего Мельника и теперь прошу позволения уйти с Юкки.

Ползу, тянусь к Юкки и щупаю артерии на его шее. Меньше часа назад я хотел, чтобы он был мертв, и теперь мои желания сбылись. Он не дышит, его рот и нос больше не выталкивают тепло жизни в мою ладонь.
Теперь и мое сознание меркнет, выключаемое для режима сохранения Мельницей...

***

Привычный шум бегущей внизу непослушной воды Реки с ее тинным запахом, мягкий уют свежих простыней, вкусный дразнящий аромат только что испеченного домашнего хлеба. Мельница вновь делает свое дело, ее шестеренки в работе. Я просыпаюсь от их укрощенного, заглушенного скрежета-урчания и вижу Главного Мельника, сидящего рядом с моей постелью. Кажется, у него появились новые седые пряди.

— Отец, что стало с Йоханом и Юкки? — это самый важный вопрос, который волнует меня сейчас.

Старый Мельник не торопится с ответом. Только его большие натруженные пальцы с изуродованными разбитыми суставами подрагивают больше и отчетливее, чем обычно.

— Это просто одна из красивых сказок, Адару, что рассказывают детям на ночь, вот она и приснилась тебе. Юкки и Йохана никогда не было в реальности. Спроси у братьев, — наконец, говорит он, целует меня в щеку и удаляется на свой пост.

Были. Я знаю. Потому что я нашел тот покореженный металлический прут, которым Юкки остановил на время шестеренки. Еще — в них навсегда въевшиеся в механизм разноцветные нити из рубахи Йохана. А потом я мельком, проезжая с Хидэки на телеге, увидел Чужака за кованой оградой Ратушной площади.

— Йохан? — закричал я, но его уже скрыла толпа, галдящая на действо, происходящее внутри.

***
Да, я не смогу уничтожить шестеренки, запущенные Монахом. Но теперь я знаю, как остановить их время, чтобы мой Мастер смог вырваться. Мне всего-то и надо будет уподобиться неожиданной отраве металлического прута.

«Да, Адару, именно так. Помни, Монах хочет уничтожить не только его, но и всех нас», — шепчут Мельница и Река голосами тысячи братьев, уже умерших и еще не рожденных. Они выталкивают меня на поверхность сознания пузырьками воздуха, танцующими перед глазами и расплывающимися красными пятнами.