Увидев меня у ворот той части Казематов, где жили маги Киркволла, храмовники, охранявшие вход, несколько растерялись.

— Защитник... Простите, господин наместник, — начал лейтенант, — нас никто не предупредил о вашем визите.

— Это не имеет значения. Я хочу видеть Андерса. Проводите меня к нему, лейтенант.

— Как прикажете, — склоняет голову храмовник.

Еще несколько шагов, и я оказываюсь там, где должен был находиться с того момента, как впервые проявились мои магические способности. Но мгновение мне становится страшно — точно так же эти массивные ворота закрывались за детьми, навсегда изолируя их от внешнего мира, только за то, что они маги. Через эти высоченные каменные стены невозможно перепрыгнуть, перебраться, перелететь. Это тюрьма, в которой когда-то давно, во времена владычества Империи, содержали рабов. Власть Тевинтера свергли, но остались статуи и тюрьма, которая становилась единственным приютом для магов. Я прекрасно понимал, что в любой момент могу выйти отсюда, но почему-то все равно не мог избавиться от пробегающей по телу дрожи.

Наверное, сами плиты этого двора и серый камень стен веками впитывали в себя горе, слезы, отчаяние и страх тех, кто был здесь заперт. И теперь над этим местом царила тяжелая, почти физически осязаемая аура. Она окутывала Казематы и вползала в мою душу.

На мгновение я представил себе, что провел здесь всю жизнь. Без отца, матери, брата, сестры, без Лито. Впрочем, о нем можно и не вспоминать, по крайней мере — сейчас.

— Прошу сюда, Наместник, — лейтенант открывает передо мной дверь, и я вижу крутую лестницу, уходящую вниз, слабо освещенную факелами.

— Вы хотите сказать, что маги живут под землей? — невольно вырывается у меня.

— Нет, что вы! Здесь находятся камеры для провинившихся. Стены этих комнат непроницаемы для магии, она здесь бесполезна, а потому сбежать невозможно, — храмовник видит мои колебания и предлагает. — Может, лучше я провожу вас в кабинет Первого чародея и доставлю преступника туда? Не думаю, что вам стоит сюда спускаться.

— Нет, я хочу увидеть всё сам.

— Как пожелаете, наместник, — покорно соглашается он, и мы продолжаем спуск.

Вскоре я проклял сам себя за то, что не повернул обратно. С каждым шагом вокруг меня сжималось невидимое ледяное кольцо ужаса. Временами мне казалось, что я слышу крики тех, кого бросали в холодные мешки карцеров, вздергивали на дыбе, подвешивали на этих тяжелых цепях, пороли вон на тех козлах.

Для того чтобы добиться абсолютной покорности от кого-либо, его нужно уничтожить. Нет, не физически, это помогает не всегда. Нужно сломить его дух, растоптать душу, уничтожить всё человеческое, лишить друзей, родных и любимых.

Как же отличаются эти каменные мешки от покоев тевинтерских магистров, о которых мне столько раз рассказывал Лито. И сейчас мне жаль, что его нет рядом, я бы хотел, чтобы мой магоборец увидел все это своими глазами. Неужели и тогда продолжил бы считать, что все маги этого заслуживают — быть запертыми здесь, среди каменных, пропитанных болью стен? Но я, кажется, дал себе слово не думать о нем. Сейчас мне надо собраться с силами и поговорить с Андерсом.

— Наместник, мы пришли, — лейтенант останавливается перед самой дальней дверью, около которой застыли двое храмовников. Даже сейчас они его боятся, даже здесь, на самом дне преисподней, которую по недоразумению зовут Кругом магов.

— Открывайте, — приказываю я, и он быстро исполняет моё повеление.

Дверь открывается, издавая отвратительный металлический визг, и я вижу Андерса. Целитель лежит на деревянной скамье, закрыв глаза и закинув руки за голову.

— Я знал, что ты придешь, — говорит Андерс вместо приветствия, не меняя позы и не открывая глаз, — как тебе мои апартаменты, Наместник?

— Когда я позволил отвести тебя в Круг, я не имел в виду это.

— Да? А какая разница? Здесь или наверху, но суть от этого не меняется. И почему ты один? Куда дел своего сторожевого пса? — он наконец-то открывает глаза и садится, освобождая мне место.

— Перестань. Пожалуйста, — роняю я, опускаясь на деревянное сиденье рядом с ним. — Я хочу поговорить не об этом.

— А о чем? О том, что предал магов, а теперь тебя мучает совесть? И ты пытаешься откупиться от нее, предлагая мне стать Первым Чародеем? — выдержать его взгляд не получается, и я опускаю голову. — Вот только ты забыл для начала спросить у меня — хочу ли этого я.

— А ты?

— Артур, я хотел освободить магов от власти Кругов, а ты вместо этого собираешься сделать меня Старшим Надзирателем, — Андерс горько усмехается. — Неужели ты думал, что я соглашусь? Что предам себя для того, чтобы спастись?

— Я просто хотел дать тебе возможность всё изменить, сделать это без взрывов, крови и смертей, понимаешь?

— Нет! — резко бросает он. — Ты понятия не имеешь, с чем связался, Артур! Ты не знаешь, кто такой Каллен, если бы знал, не надеялся бы на его поддержку! Я помню его еще по Ферелдену... Он ненавидит магов и магию, впрочем, как и все твои новые друзья-храмовники. И ты думаешь, Каллен позволит тебе поступить, как хочешь ты? Я уверен, что они уже требуют моей смерти, так?

Я не в силах произнести это вслух, а потому молча киваю.

— Так дай им это, наместник! — жестко говорит Андерс. — Докажи, что ты готов во всем слушаться новых хозяев! Ведь только при этом условии тебе позволят надеть на голову корону и сделают вид, что не замечают твоей магии. Но стоит тебе сделать шаг в сторону — и они тут же вспомнят о том, что ты маг, Хоук!

— Я сам напомнил об этом. Сегодня, перед тем, как прийти сюда, — я наконец-то поднимаю голову.

— Тогда скажи, почему ты забыл об этом тогда? Ты ведь помогал мне, Артур, ты поддерживал меня и вдруг встал на сторону Мередит. Почему? Только правду! Ты сделал это ради своего... любимца? Так?

Я закрываю глаза, молча киваю и слышу в его голосе откровенную насмешку:

— Тогда ты вдвойне дурак, Артур! Помнишь, когда-то я пытался предостеречь тебя? Говорил, что вы не подходите друг другу, но ты меня не послушал. А не слишком ли дорого ты заплатил за его поцелуи?

Что я могу ответить? Мне нечего сказать и нечем оправдаться, разве что:

— Я не позволю им убить тебя.

— И рискнешь ради меня титулом? — ирония, нет, это уже сарказм, в когда-то таком мягком голосе целителя.

— Этот проклятый титул они могут засунуть себе в задницу! Меньше всего я озабочен тем, как бы поскорее напялить на голову ту идиотскую железяку и взвалить на себя кучу обязанностей! — почти выкрикиваю я.

— Но, тем не менее, теперь ты наместник, — безжалостно продолжает Андерс. — Однако вряд ли тебе позволят хоть шаг ступить без одобрения Рыцаря-командора и Церкви. По сути, ты сам себя посадил на короткий поводок, Хоук, только вместо ошейника на тебе будет корона, вот и всё! А еще, ты не там ищешь прощения, Артур. Проси об этом всех тех, кто умер в тот день, потому что ты выбрал себя и свои чувства.

— Зачем ты так? — вырывается у меня.

— А как иначе? И вот еще что, если от тебя будет зависеть, как именно мне предстоит умереть — пусть это будет костер! Я не хочу, чтобы меня вешали или отрубали голову, это не эстетично. А вот то, что от меня останется, когда огонь догорит, можно будет эффектно развеять над морем. Красота, верно? Исполнишь моё желание, наместник?

Я слушаю его полный горечи голос и чувствую себя так, будто меня перемалывают в огромных жерновах, которые вращаются чудовищно медленно, дробя одну кость за другой, превращая меня в месиво из окровавленной плоти. Раньше я не знал, что словами можно сделать так больно. А сейчас Андерс просто втоптал меня в каменный пол своей черной иронией, я не думал, что он может быть таким жестоким.

— Чего ты добиваешься? — теперь я выдерживаю его взгляд.

— Чтобы ты убрался отсюда, Хоук. Тебе вообще не стоило являться. Я — неподходящая компания для новоиспеченного владыки города!  каждое слово буквально пропитано презрением ко мне и это — последняя капля.

Всё. Хватит. Я больше не могу. Карвер, Каллен, Лито, а теперь Андерс — вы все сговорились, что ли? Почему каждый из вас слышит только себя, но никто не желает услышать меня? Я что, стал невидимым? Почему никто из вас даже не пытается меня понять? А еще, с каждым мгновением это место все сильнее давит на меня, и больше всего мне хочется оказаться подальше от всех вас.

— Что же, последнее желание приговоренного — закон, — я поднимаюсь с лежанки Андерса. — Я лично развею твой пепел, можешь быть уверен!

Не ожидая, что он ответит, я покидаю камеру, не менее громко хлопнув дверью, чем в кабинете Каллена. Лейтенант сопровождает меня до выхода из Казематов, перед тем, как попрощаться с ним, я спрашиваю:

— Скажите, отсюда есть другой выход? О котором мало кто знает? Я хочу выйти незамеченным.

— Конечно есть, наместник, позвольте я вас провожу.

— И еще у меня есть просьба. Не говорите никому, куда я направился. Я не хочу, чтобы меня беспокоили.

— Как прикажете, — он сочувственно смотрит на меня, и я понимаю, что храмовник прекрасно слышал наш разговор с Андерсом. Ну и пусть, в Тени я видел все возможные последствия своих необдуманных решений!

***

Мне удается незаметно выскользнуть из города и добраться до Рваного берега. Там у меня есть одно особое место — скала, угрюмо возвышающаяся над уютным заливчиком. Её вершина странно плоская, словно срезанная гигантским мечом, но, чтобы туда добраться, приходится попотеть. Подъем очень крутой, камни то и дело осыпаются под ногами, но зато здесь меня точно никто не найдет.

Я и сам отыскал это место совершенно случайно, выполняя одно из заданий Солвитуса. Тогда я разыскивал какой-то редкий цветок с неприличным названием «Шлюхин румянец», который почему-то оказался синего цвета. Не хотел бы я встретить такую шлюху! И вот, пытаясь отыскать цветок, я наткнулся на эту скалу. «Румянца» на ней, конечно же, не оказалось, но зато с вершины открылся такой великолепный вид на море, освещенное закатным солнцем, что я накрепко запомнил это место.

Я приходил сюда нечасто. На себя самого у меня вообще не оставалось времени, потому что всем что-то было от меня нужно. Абсолютно всем. С того самого момента, как я ступил на улицы Киркволла, моя жизнь превратилась в безумную гонку на выживание. Но в те моменты, когда мне становилось особенно тяжело, я приходил сюда.

Когда Карвер вступил в Орден, а мать обвинила во всем меня, я направился сюда и просидел на скале несколько часов. Когда ты сказал, что тебе нужно подумать, что всё происходит между нами слишком быстро, а ты так не можешь, и оставил меня одного — я пришел на это место и провел здесь целый день. Я вспоминал каждое мгновение прошедшей ночи, мучительно пытался понять, что же я сделал не так? Чем обидел тебя? Когда умудрился сделать тебе настолько больно, что ты больше не хочешь быть со мной? Я ведь изо всех сил старался, чтобы тебе было со мной хорошо, потому что к тому моменту уже успел влюбиться в тебя и стал твоим рабом. И, демоны меня побери, я знаю, что в ту ночь тебе не было больно! Я не идиот и могу отличить стон боли, от стона наслаждения, а в том твоем крике не было страданий... Но ты все равно меня покинул.

Чувствуя себя полным кретином, я сидел на этой скале, слушал крики вечно голодных чаек, наблюдал, как они охотятся, как дерутся друг с другом за мелкую рыбешку, и старался вычеркнуть из памяти то, что произошло между нами.

Следующий раз я взобрался на свою скалу, когда потерял мать, единственного человека, который был рядом со мной все эти годы. Мне нужно было побыть одному, чтобы взять себя в руки и справиться с отчаянием и болью. Никто не должен видеть меня таким, я не имею права на слабость, а еще я не хочу, чтобы кто-то меня утешал, мне не нужны сочувственные взгляды и дружеские рукопожатия. Если я и хотел бы кого-то увидеть — только тебя, ощутить твоё прикосновение, прижаться к тебе и просто молчать, чувствуя, что не одинок. Но... даже если ты и придешь, то уж точно не останешься, а я не осмелюсь об этом просить. Ты все сказал мне уже тогда.

И вот теперь я снова пришел сюда, медленно поднялся на вершину, сел прямо на камни, нагретые за день солнцем, обхватил колени руками и уставился невидящим взглядом на такое спокойное сейчас море. Один. Снова. Точно так же, как и все эти годы. Еще вчера мне казалось, что все уже закончилось, что теперь-то уже ничто не помешает нам быть вместе, но...

Неужели Андерс оказался прав, когда говорил, что мы с тобой не подходим друг другу? Ты ведь так и не смог принять меня целиком. Моя магия всегда оставалась невидимым барьером, разделяющим нас, но как бы я ни старался, я не могу от этого избавиться. Впрочем, один способ есть. Усмирение. Но тогда ты мне будешь не нужен. Мне вообще ничего больше будет не нужно, потому что я перестану быть человеком.

Я не позволил сделать это с Фейнриэлем, даже когда парнишка умолял убить его в Тени. Я не смог лишить юношу полноценной жизни. Совсем недавно я получил от него письмо из Тевинтера. Юному сновидцу удалось отыскать там подходящего учителя, и Фейнриэль благодарил меня за всё, что я для него сделал.

Вот только ты не одобрял это моё решение. «Интересно, как скоро он станет магистром? — спросил ты, когда я рассказал о письме. — И сколько рабов заплатят жизнью за успехи этого юноши?» Я не стал с тобой спорить — это было просто бесполезно. Если ты что-то вбил себе в голову, заставить тебя передумать практически невозможно.

На что я вообще надеялся, когда, очертя голову, бросился в этот роман? Что смогу заставить тебя по-другому посмотреть на магов? Сумею доказать тебе, что не все чародеи — зло? Но, похоже, я переоценил свои силы, и в итоге снова остался один.

От мучительных раздумий и воспоминаний меня отвлекла чайка, приземлившаяся совсем рядом. Слишком долго я сидел неподвижно, вот птица и осмелела. Она принялась тщательно чистить свои белоснежные перья, то и дело, поглядывая на меня черными бусинками глаз. Едва уловимый рыбный запах говорил о том, что совсем недавно чайка плотно поела и теперь искала место для ночлега.

Задумавшись, я и не заметил, что солнце уже успело склониться к закату, и сейчас его край касался линии горизонта. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как день медленно уступает место ночи. Стало прохладнее, но я не собираюсь отсюда уходить. Эту ночь я проведу здесь, на этой скале, такой же неприветливой и холодной, как и я сам. Я не хочу возвращаться домой, не желаю никого видеть и ничего слышать. Разве что успокаивающий, мерный рокот засыпающего моря. А единственное живое существо, на которое я могу смотреть спокойно, — чайка, задремавшая рядом со мной.

Быстро стемнело, и я прошептал заклинание, подвесив над головой тусклый магический огонек. Зачем я это сделал? Ведь именно по этому огоньку ты меня и нашел. А может, этого я на самом деле и хотел? На это надеялся с самого начала. С того момента, как взобрался сюда?

Чайка первой заметила тебя и, пронзительно вскрикнув, сорвалась со скалы, громко жалуясь на такую наглость. А я продолжал сидеть неподвижно, хоть и чувствовал твое присутствие всей кожей. На сей раз твоя очередь говорить. Ведь для чего-то же ты сюда забрался. Но ты тоже молчишь и так же, не говоря ни слова, садишься на уже остывшие камни рядом со мной, положив чуть поодаль свой меч Милосердия. Точно так же и я положил рядом посох, когда устраивался на скале несколько часов назад. И этот металлический лязг — единственный звук, который нарушает наше молчание.

Зачем ты пришел? Истязать меня без слов? Мне хочется выкрикнуть этот вопрос тебе в лицо, но я продолжаю так же неподвижно сидеть и даже закрываю глаза. Я чувствую твой запах, слышу частое, короткое дыхание и невольно вижу тебя всего: покорного и нежного, со вспыхнувшими лириумными узорами по всему горячему и хрупкому телу. Неужели так будет всегда? Неужели твоё присутствие будет постоянно воскрешать в моей памяти всё это? Впрочем, это единственное, что мне остается. Или...

— Прости меня, — твой тихий шепот почему-то звучит громко, слишком громко. Я вздрагиваю и открываю глаза. Твоё лицо совсем рядом с моим, в мерцающем свете магического огонька, твои глаза кажутся еще больше и бездоннее. Ты осторожно касаешься кончиками пальцев моей щеки, облизываешь губы и продолжаешь: — Я знаю, что уже не раз просил у тебя прощения, Артур. И еще не раз это сделаю. Наверное, нам обоим было бы проще, если бы ты не был магом. Я ненавижу магию и люблю тебя. И эти два чувства раздирают меня на части, — ты на мгновение замолкаешь, переводя дыхание и собираясь с силами. — Я пытался уйти от тебя, хотел разорвать эти твои... цепи, но не смог. Я пытался. После той ночи... Я хотел заставить себя тебя ненавидеть, я говорил себе, что ты просто воспользовался мной... точно так же, как и Данариус. Три года я не только искал себя, но и пытался вытравить тебя из своей души. Первое у меня получилось, второе — нет. Демоны побери, я даже сейчас боюсь, что ты просто пресытишься мной и уйдешь... к нему... к такому же магу, как ты сам. Он сможет дать тебе то, чего никогда не смогу я... у вас столько общего. Вот почему я хотел, чтобы ты убил его тогда, после взрыва, а когда ты оставил ему жизнь, я подумал, что...

— Лито, — невесело улыбаюсь я, понимая, наконец, что на самом деле стоит за твоими утренними словами. — Неужели ты до сих пор во мне сомневаешься?

Ты молчишь, но я вижу, что яд ревности уже успел отравить твою душу. Но что я могу сделать? Позволить казнить или усмирить Андерса, чтобы доказать тебе свою любовь? Нет. Этого не будет.

— Я не позволю убить его. И не могу перестать быть магом, как бы мне этого ни хотелось, — медленно и четко говорю я. — Я то, что я есть. Я не выбирал свою судьбу. Избавиться от магии я могу, только став Усмиренным. Ты этого от меня хочешь? — я чувствую, как дрогнули твои пальцы, всё ещё касающиеся моей щеки.

— Нет, — не задумываясь, отвечаешь ты и кладешь теперь уже обе руки на мои плечи. — Это еще хуже смерти, Артур! Как ты мог подумать, что я могу желать тебе такого, любимый?

Последнее слово ты произносишь совсем тихо. Ты называешь меня так очень редко, и, наверное, потому это слово значит так много, именно оно помогает мне найти в себе силы снова простить... в который раз.

— Но, в таком случае, как же нам быть, Лито? — спрашиваю я, глядя в твои изумительные глаза.

— Вот так, — ты обвиваешь руками мою шею и касаешься губ.  Едва ощутимо, легко и очень осторожно, словно боясь, что я тебя оттолкну, но разве я могу так поступить?

Уже через мгновение я сжимаю тебя в объятиях, а твои руки забираются под мою одежду. Вздох, стон, вскрик, и чайки начинают громко выражать свое недовольство нашим неподобающим поведением, а скалы многократно отражают слова, которые я шепчу:

— Прощаю... люблю... мой...