Я лежу на своей постели и бездумно смотрю в потолок. Представление окончено, занавес закрыт, актеры раскланялись и разъехались каждый в свою сторону. Остался только один фигляр, шут гороховый, зачем-то напяливший на голову корону. Должно быть, эта дешевая поделка жестянщика должна была символизировать роль, отведенную комедианту на сегодня.

Впрочем, зачем это я так оскорбительно о короне наместника? Её делали вовсе не из жести, и сегодня я надел её в первый раз. Для вящей торжественности. Я снял ее, как только переступил порог спальни, швырнул на столик, а сам плашмя рухнул на постель прямо в одежде и обуви.

Короны уже нет, но что же тогда так сдавливает мою голову? Боль вгрызается в виски всё сильнее с каждым мгновением. Мне ничего не стоит использовать одно из простейших заклинаний и погасить этот приступ, но я этого не делаю. Боль — это единственная реальность, которая мне осталась.

Когда Дориан настоял на том, чтобы сохранить наш план в тайне от тебя, я согласился, скрипя зубами. А что ещё я мог сказать или сделать? С момента появления Амелла в моём доме, вся инициатива перешла к нему. Он приказывал, а мы подчинялись. Все, кроме тебя.

Ты демонстративно не замечал Дориана и почти не бывал дома. Я не знаю, где ты проводил целые дни. Ты уходил утром и возвращался вечером, когда Дориан уже отправлялся спать. Ты молча раздевался, забирался под одеяло и поворачивался ко мне спиной. Неужели присутствие Амелла так на тебя давило? Когда я пытался коснуться твоего плеча, ты сбрасывал мою руку и бормотал сквозь зубы:

— Я устал, Артур, спокойной ночи.

Ты не позволял мне прикоснуться к себе все эти несколько дней, пока Амелл жил в нашем поместье, в бывшей комнате матери. В какой-то степени это облегчало мою задачу по сохранению нашего плана в секрете, но невероятно усложняло наши, и без того непростые, отношения.

Я так надеялся, что с отъездом Амелла мы снова будем вместе во всех смыслах этого слова. И просчитался. В который раз? Ты опять на меня обиделся, и где мне тебя разыскивать? Я понимаю, что не совсем прав, но... Иначе было нельзя.

Боль в висках пульсирует всё сильнее, и я стискиваю зубы, чтобы не застонать. Создатель, как же я устал! Мне становится плохо от одной мысли, что завтра всё начнется сначала, что я снова окажусь втянутым в безумную круговерть бюрократического непотребства. И кто сказал, что власть — это награда? Это — кара, за все прегрешения ею наделенного. И как только Думар со всем этим справлялся? Спросить у него я не смогу, а потому придется самому выкручиваться. Впрочем, как и всегда.

Боль становится просто невыносимой, мне кажется, что на мою голову надели железный обруч и теперь его стягивают. Медленно. Неспешно. Испытывая садистское наслаждение от вида моего перекошенного лица. Знать бы, кто мой невидимый палач. Но, хватит этой идиотской пытки! В конце концов, голова мне еще пригодится. Я быстро шепчу слова заклинания, и боль отступает, металлический обруч размыкается и с грохотом, так напоминающим шаги, падает на каменные плиты пола, превращаясь в меч Милосердия, который ты бросаешь к моим ногам:

— Это лучше отдать ему! — заплетающимся языком изрекаешь ты.

Я поднимаю на тебя взгляд: лихорадочно блестящие глаза, яркие пятна на скулах, взлохмаченные волосы. Ты пьян. На ногах держишься каким-то чудом, да еще умудряешься сжимать в руке бутылку «Агриджио Павалли», периодически подносить её к губам и делать большие глотки.

— Достойный магистра меч! — криво усмехаешься ты.

— Лито... — я пытаюсь отыскать те слова, что сумеют пробиться сквозь хмельной дурман, но ты меня обрываешь.

— Стоп, Хоук. Господин... Наместник, я возвращаю вам вашу собственность! — пьяно хохотнув, ты выливаешь остатки вина себе в горло, швыряешь в угол бутылку и принимаешься расстегивать одежду, путаясь и цепляясь за ткань металлом перчаток. — Venhidiss fasta wass! — зло бросаешь ты уже не раз слышанную мной фразу. — Тебе надо, ты и раздевай! — ты плюхаешься на постель и медленно облизываешь губы. — Ты же этого хотел, господин Наместник? — глядя на меня затуманенным алкоголем взглядом, ты стягиваешь одну перчатку, затем — вторую и швыряешь их на пол. — Нравится? — твои пальцы медленно ползут по твоей ноге от колена к бедру. — Я достаточно покорен? Ну, и чего ты ждешь? Магистр убрался, комедия окончена, можно предаться пылкой страсти!

— Лито... ты... что несешь? — восклицаю я. Видеть тебя таким мне, мягко говоря, неприятно. И единственное желание, которое ты у меня вызываешь сейчас — треснуть чем-то потяжелее по голове, чтобы окончательно отключить сознание, пока ты еще чего-то не ляпнул. Принципиально не использовать магию, только грубая сила.

— Так в чем дело, Хоук? Или я уже недостоин твоего ложа? — громко спрашиваешь ты. — Как оказался недостоин доверия?

— Давай поговорим об этом завтра? — я пытаюсь удержать себя в руках. — Сейчас тебе нужно выспаться!

— Как прикажешь, господин Наместник, — твои губы искривляет издевательская усмешка. — Спорить с тобой — опасное занятие, верно? Ты страшный человек, Хоук! Тебя даже Корифей не одолел, и виверны не сожрали. Может это потому, что ты и сам — яд? — с пьяной настойчивостью продолжаешь допытываться ты.

— Спокойно ночи, Фенрис, — бросаю я, не глядя на тебя, и выхожу из спальни, громко хлопнув дверью. Я не хочу больше видеть тебя пьяного и не желаю слушать весь этот бред.

— Мы еще не закончили, Хоук! — кричишь ты мне в спину, но я делаю вид, что не слышу.

Эту ночь я проведу в бывшей комнате матери. Переделку её под магическую библиотеку я еще не закончил, кровать оттуда так и не убрали, и теперь, после отъезда Амелла, я могу вполне комфортно расположиться на ней сам. Что я и делаю, предварительно заперев за собой дверь. Ещё одного твоего появления я уже не выдержу. И без того из головы не выходят брошенные тобой слова: «Может потому, что ты сам — яд?» Насколько далеки они от истины? Неужели ты действительно в это веришь? Ведь как там говорится: что у трезвого на уме...

Интересно, как все сложилось бы, не профинансируй я ту экспедицию Бартранда? Не найди мы тот проклятый идол? Не купи его Мередит и не сойди в итоге с ума? Не попади Андерс под полный контроль Мести? Все эти вопросы я могу задавать себе до бесконечности, ответов всё равно не найти. Изменить прошлое я не в силах. Никто на это не способен.

Я столько раз повторял тебе, что нужно оставлять прошлое за плечами. Я так хотел, чтобы ты освободился от цепей на самом деле. А теперь я снова загнал себя в тупик и, честно говоря, понятия не имею, как из него выбраться. Если бы ты поступил вот так же со мной, смог бы я простить?

Но, в любом случае, иначе я не мог. Ты живешь чувствами, всё, что ты в данный момент думаешь, отражается на твоем лице, ты не умеешь лгать. А я? Я не обманул тебя, я просто не сказал всей правды, но в твоих глазах это равнозначно. Добро и зло, черное и белое, и тебя нет и не было полутонов. Честный, прямой, бескомпромиссный и наивный — это всё ты, мой Лито. Или уже не мой?

Создатель, почему ты так жесток ко мне? Почему отнимаешь самое дорогое, не давая ничего взамен? Чем я настолько тебе не угодил? Мне хочется выкрикнуть эти слова, но я не буду этого делать. Все равно никто не услышит. А будить тебя я не хочу. Страшнее разгневанного Фенриса может быть только пьяный разгневанный Фенрис. Я закрываю глаза, надеясь, что смогу уснуть и хотя бы некоторое время не думать обо всем этом, но и здесь меня ожидает жестокое разочарование.

Сон бежит от меня, устойчивость к собственным усыпляющим заклинаниям не позволяет воспользоваться магией, а зелья у меня больше нет. И что прикажете делать? Читать? Увольте! За последнее время я прочел столько всякой галиматьи, что меньше всего жажду сейчас прикасаться к бумаге. Вспоминать? Что? Сегодняшний безумный день? Нашу ссору? Или твоё пьяное появление?


Ты до сих пор так часто повторяешь эту фразу: «Я не раб», словно пытаешься убедить в этом себя самого. Да, Лито, ты не раб. Невольник здесь я. С того самого момента, как увидел тебя, как впервые услышал твой низкий, бархатно-волнующий голос, как коснулся твоей руки, принимая от тебя бутылку вина.

Такого со мной еще не случалось, в Фередлене я встречался только с девушками, да и то дальше поцелуев не заходило. Я боялся, что случайно выдам себя, что поддавшись страсти, утрачу контроль над магией, и навлеку этим беду на всю нашу семью. Карвер пользовался куда большим успехом, ему даже сюда, в Киркволл, писали бывшие пассии, напоминая о себе и прошлых забавах. А меня в то время куда больше занимала магия и отцовские уроки, нежели скрытые под платьями прелести местных красоток.

А потом было наше паническое бегство от Мора в город цепей, и та встреча с тобой, навсегда изменившая мою жизнь. Страсть к мужчине обрушилась на меня и погребла под собой. Я ничего не мог с собой поделать, я думал о тебе, бредил тобой, видел тебя во сне каждую ночь. Когда мы с тобой встречались и просто разговаривали, я благодарил Создателя, что у мантии широкие, длинные рукава, в которые так легко можно спрятать дрожащие пальцы.

Никогда прежде я никого не желал так сильно. И никогда до этого я так не боялся. Себя самого. Мать так часто повторяла, что мечтает видеть нас с Карвером женатыми, и чтобы обязательно побольше детишек... А тут такое. Как я могу ей рассказать о тебе? Что отвечу на очередное предложение познакомиться с девушкой? Моё красноречие куда-то девалось, стоило только представить себе этот разговор.

В какой-то момент мне пришла в голову мысль, что если я все же пересплю с женщиной, то сумею выбросить из головы все крамольные мечты о тебе. Со стороны это выглядело совершенно по-идиотски. Дождавшись ночи, я выскальзывал за дверь и быстро шел к «Цветущей Розе», решительно брался за ручку на входной двери и... застывал на месте. Стоял хлопающим глазами столбом некоторое время, а потом так же быстро разворачивался и шел обратно к себе домой.

Открыть дверь и шагнуть внутрь я решился спустя два года после того, как осознал, что люблю мужчину. К тому времени я уже отбросил в сторону глупую мысль о вышибании клина клином, я понял, что девушки меня не привлекают. Вообще. Ни Мерриль, ни Изабелла, ни Авелин. Они не заставляли моё сердце биться чаще, меня не бросало в дрожь, когда я видел роскошную грудь пиратки или тоненькую талию долийки.

Но стоило мне глянуть на тебя, шагающего рядом по улице, и все... страстное желание прижать тебя к себе и коснуться губ затуманивало разум, и приходилось срочно отворачиваться, и снова благодарить свободный покрой мантии, скрывавший закономерный результат фантазий.

И, в конце концов, я смирился, перестал бороться с собой, а брошенный тобой невзначай комплимент и полная лукавства улыбка наводили меня на мысль, что, возможно, и ты когда-нибудь ответишь на мои чувства? Ведь недаром ты называл меня «красивым мужчиной», улыбаясь при этом совсем не так, как обычно.

В одну из тех, полный жарких мечтаний ночей, мне вдруг пришла в голову мысль, что я совершенно не знаю, что должно случиться потом, после поцелуя? Книги давали крайне мало информации, поговорить об этом с Андерсом я так и не решился. После его откровенных намеков, на которые я ответил отказом, это выглядело бы по меньшей мере странно. Да и как бы он мне все это пояснил? На пальцах?

Сотни вопросов роились у меня в голове, а когда я окончательно убедился в том, что наша с тобой симпатия взаимна, я обрадовался и одновременно... испугался. Рано или поздно мы окажемся с тобой наедине и что дальше? Ты ничего не помнишь, а я понятия не имею, что и как... Прекрасно! Идеальная пара!

И тогда меня озарило. Я вспомнил о нём. О том, кто поможет мне и не высмеет, не осудит, не станет болтать об этом на всех киркволльских перекрестках. Джитани. Тот самый эльф с фиалковыми глазами, который неоднократно предлагал мне свои «невероятно разнообразные услуги». Пожалуй, настало время принять столь щедрое предложение.

Он понял меня с полувзгляда, наверное, слишком уж явно читались на моей физиономии мучившие меня стыд, желание, страх, любопытство. Он не стал задавать вопросов, просто тепло улыбнулся, запер дверь изнутри, достал бутылку вина и сказал:

— Знаешь, Хоук, что самое прекрасное в любви? — и, не дожидаясь моего ответа, продолжил. — То, что она способна доставить безумное наслаждение не только душе, но и телу. Как я понял, с первым ты разобрался сам, а вот со вторым сделать это в одиночку сложновато, верно?

Я молча кивнул, почти выхватывая из его рук кубок и опорожняя нескольким большими глотками.

— А еще, мы с тобой чем-то похожи, Артур, — эльф снова наполнил мой кубок. — Каждый из нас стремится к совершенству, ты — в магии, я — в любви. Научить меня магии ты не сможешь, чего нельзя сказать обо мне! А потому, давай не будем тратить время на пустопорожнюю болтовню. Я знаю, чего ты хочешь, Хоук, и совершенно уверен, твой возлюбленный тоже останется доволен. Не меньше, чем ты сам, после того, как... — окончанием этой фразы послужил осторожный поцелуй и скользящее прикосновение руки к моим бедрам.

Под утро я понял, что Джитани хвалил себя не зря. За прошедшую ночь он не раз довел меня до той черты, за которой начиналось блаженство, и показал наглядно, что означают слова «искусство любви». Я никогда не жалел о тех ночах, которые провел в «Цветущей розе» в объятиях рыжеволосого эльфа. Именно благодаря ему, та наша ночь была такой долгой и безумной, и уже я дарил наслаждение тебе.

Проклятье! Почему все мои мысли сводятся к одному? Почему я всегда возвращаюсь к тебе? Все просто. Я — твой раб, Лито, я добровольно им стал и не жалею об этом. Я люблю тебя, я жажду тебя, я тобой одержим. И сейчас ты так близко — через стену, и так далеко — между нами океан твоей обиды и выпитого тобой вина.


А может, наплевать на гордость? Отбросить в сторону обиды? Ты считаешь, что я виновен? Хорошо. Я извинюсь. Все равно сон мне не светит, а пытка одиночеством просто невыносима. Я решительно встаю с кровати и, стараясь особо не шуметь, возвращаюсь в нашу спальню.

Хвала Создателю, что сегодня полнолуние, и я могу превосходно обойтись без свечей. Лунный свет четко обрисовывает тебя всего: раздеться полностью у тебя не хватило сил, и ты так и уснул в полу-расстегнутой одежде. Железный нагрудник валяется рядом с печатками и твоё тело, украшенное лириумным узором, кажется в серебристом свете Луны изящной статуэткой из слоновой кости. Проклятье! Нельзя так кого-то желать! Или я действительно одержимый безумец?

Я сажусь на край постели и осторожно касаюсь кончиками пальцев твоей горячей кожи. И тут же на мгновение закрываю глаза — мне показалось, или меня только что прошила молния, пущенная кем-то невидимым?

Я хочу тебя, слышишь, Лито? Ты не слышишь, ты сейчас где-то глубоко, на самом дне винного моря, но я тебя вытащу. Вот так: я припадаю к твоей тонкой шее, не спеша покрываю поцелуями, иногда легонько, шутливо покусываю. Мне показалось? Или твое дыхание немного ускорилось?

Ох, как же кружится голова от твоего запаха! Сейчас он заполняет собой всё вокруг, и я сам тону в нем... в тебе... Не торопясь, вопреки бешено колотящемуся сердцу, я касаюсь губами твоей груди. Я знаю, какую ласку ты любишь, и сейчас пущу это знание в ход.

И этот ожидаемый стон звучит, но твои глаза по-прежнему закрыты. Похоже, я тебе снюсь? Я еще никогда не был сновидением, но все когда-нибудь впервые. И если я — всего лишь твой сон, тогда пусть он будет погорячее.

Моя рука скользит по твоему животу вниз. Я чувствую отклик твоего тела и подрагивающими от нетерпения пальцами расправляюсь с застежками твоих брюк. Ты точно так же хочешь меня, даже сейчас, когда я тебе снюсь. А во сне можно всё. На сей раз с твоих губ срывается вскрик, а рука безошибочно касается моих волос. Твои тонкие, но такие сильные пальцы тонут в них, запутываясь и сплетая сон и явь в одно целое. А я не останавливаюсь до тех пор, пока по твоему телу не пробегает дрожь, которую сопровождает громкое и совсем не сонное:

— Ты сумасшедший, Хоук!

А потом ты рывком притягиваешь меня к своему лицу, и я вижу абсолютно трезвые, лихорадочно блестящие изумрудные глаза.

— Что ты творишь, Артур? — спрашиваешь ты, облизывая пересохшие сразу по нескольким причинам губы. — Что это было?

— Сон, — отвечаю я, пытаясь успокоить дыхание, — неприличный, порочный, хмельной... сон.

— А что будет, если я сейчас проснусь и вышвырну это сновидение прямиком в окно? — хрипло спрашиваешь ты, продолжая сильно и больно сжимать мои плечи.

— Это второй этаж, — не отводя от тебя глаз, отвечаю я. — Сон сломает себе парочку костей, а может даже свернет шею. Ты хочешь, чтобы он окончился так?

— И сон даже не пустит в ход магию? — одна из твоих рук медленно ползет по моему плечу вниз.

— Нет, — отвечаю я, чувствуя, как ускоряется и без того сумасшедшая пульсация крови в жилах, — сон просто вылетит в окно.

— Позже, — твои пальцы задирают полу моего халата и касаются обнаженной кожи, — сначала я его досмотрю, — ты наконец-то целуешь меня, одновременно настойчиво и умело лаская, сводя с ума окончательно. В ночной тишине треск рвущейся ткани звучит особенно громко — не повезло сегодня халату, и черный шелк становится жертвой твоей ярости, а мне достается твоя страсть, твои ласки, ты сам...


— Простил? — спрашиваю я, когда способность говорить ко мне возвращается.

— А ты ещё не понял? — усмехнувшись, отвечаешь ты и проводишь указательным пальцем по моим губам. — Сон со сломанной шеей слишком похож на реальность. Твой вариант мне понравился больше. Как бы то ни было, Артур, всё закончилось. Я надеюсь, мы больше никого из них не увидим!

— Я тоже, Лито, — абсолютно искренне отвечаю я. — У нас с тобой и без этого хватает забот.

— К демонам заботы, Артур! Когда мы уедем? — в твоем голосе отчетливо слышна усталость и мольба. — Хотя бы ненадолго... Ничего с этим проклятым городом не случится. Если в море до сих пор не сполз, еще тысячу лет простоит! Хоук, будь человеком, — совершенно другим тоном добавляешь ты, — воды принеси!

Прикусив язык, чтобы не ляпнуть лишнего и не пройтись по поводу терзающего тебя похмелья, я покорно поднимаюсь, подбираю с пола черные лоскутья, бывшие халатом, и бросаю на тебя укоризненный взгляд. Ты усмехаешься, пожимая плечами, как бы говоря, что понятия не имеешь, кто так жестоко обошелся с моей одеждой.

Тогда я обматываю вокруг бедер покрывало, чтобы случайно не испугать Орану своим видом, и быстро спускаюсь на кухню. Там я набираю полный кувшин ледяной воды и возвращаюсь обратно в спальню. В какой-то момент мне ужасно хочется просто окатить тебя этой водой — уж больно разомлевшая у тебя физиономия. Но эта вольно-расслабленно-бесстыдная поза как нельзя лучше подчеркивает твою красоту, и мои мысли снова сворачивают не туда. А потому я просто протягиваю тебе кувшин, к которому ты жадно припадаешь.

С помощью магии я легко могу избавить тебя от похмельных мучений, но ты должен попросить меня об этом сам. Только тогда моя магия тебя не рассердит и снова не разделит нас.

— Помочь, Лито? — все же спрашиваю я.

В ответ ты отрицательно мотаешь головой:

— Пройдет, лучше иди сюда, сон, — ты отдаешь мне полупустой кувшин и приглашающим жестом проводишь по простыни. — До утра еще есть время. Можешь присниться мне снова, если хочешь...

— Хочу, — просто отвечаю я, освобождаясь от покрывала, неотрывно глядя на тебя — обнаженного и желающего меня. — Я могу присниться тебе еще не раз, Лито...