Я сижу на троне в потерянном полусне-полубреду. Тело ломит и крутит опустошением растянутых тканей после вчерашней оргии. Я устроил настоящий бал похоти. Тау произвел слишком сильное впечатление, сломав мое хрупкое равновесие и утопив его во мраке хаоса. Я снова сорвался.

Такого, как вчера, я еще никогда не устраивал. В какой-то момент мне показалось, что все эти грязные мозолистые руки моих чернорабочих разорвут меня на части. Я заставил их быть со мной грубыми, как Тау. Умолял избить меня, и они подчинялись, словно стали эфийцами, объятыми гневом. Я нашел в закромах плеть отца и меня стегали ею полночи, а потом я стал прижигать кожу свечами до полного беспамятства. Но мне не помогло. Я не забыл Тау и того пьяного восторга быть униженным его равнодушием.

Ничего не поделать. Мне не помогут даже оргии с големами. Хотя почему «даже»? Вообще не помогут. Они всего лишь забытье от внутренней боли, которую не победишь и не заглушишь. На моем теле не осталось и следа от вчерашнего любовного побоища, но зато в душе наплевано и замусорено на ближайшие сто лет. Мне так противно, но я все равно иду в объятия разврата и смрада простыней прислуги. Если так продолжиться, то я заставлю себя спать с бродягами.

Почему я так поступаю? Я уже давал ответ — лучше боль, чем одиночество. Все что мне могут дать големы — секс, на другое человеческое осмысленное действие они неспособны, я не заложил им в мозг иных программ. Поэтому я нещадно себя бичую, ибо не заслужил ни любви, ни уважения, ни понимания, ни ласки. Судьба продемонстрировала во всей красе невозможность моих мечтаний, поэтому я беру то, что есть, то, что отведено мне. Больно. Да! Зато не так пусто. Вот только утром все сложнее подниматься, отделываясь от рук полуночных любовников. По утрам особенно горьки слезы и остра боль внизу живота. С рассветом приходит невыносимое чувство тошноты от совершенных накануне поступков. Но я не плачу. Не могу, глаза плохо заживают.

Хотя им и не надо. Не хочу. Я, как ненужный и использованный материал, просто жду своего часа. Сижу и жду в прямом смысле этого слова. Лежать не могу — больно, ходить тоже не могу, все по той же причине, остается только парчовая подушка и трон. Подушка нужна, так как сидеть тоже больно. Механика. Простейшие логические операции. Смысловые размышления ценою в ноль.

Гибко, тускло и тягуче — это так играет время на скрипке пространства. Его не существует, кажется, я просто пророс в землю. Я и земля так похожи, на нас одинаково глубокие борозды от орудий людей, обеспечивающие им жизнь. Я и земля — мы страдаем, мы отдаем, мы теряем, а люди живут за счет нас.

Смеюсь.

Где-то на границе моей реальности ощущаю ауры двух человек. Черные ауры страха и бордовой ненависти. Они идут за мной. Кто же?
Прислушиваюсь к пустоте каменных коридоров, и запах знакомого произвола щекочет нос. Чивори! Две мои сестры, Фия и Варин. Ощущаю их восемнадцатилетние тела, объятые бархатом молодости и огнем ненависти. О, да, они могут меня проклинать. Я убил дорогих им людей.

Сестры идут за моей жизнью. Коротко стриженные девчонки, рыжая и брюнетка, две сестры с идентичными лицами. Они держатся за руки, прижимая к груди клинки с кровью белого лебедя. Молодцы Чивори! Старуха Фрея позаботилась о плане «Б». Умница, что еще могу сказать. Она никогда не отличалась самонадеянностью, поэтому продумывала каждую мелочь и постоянно одерживала победу. Вот и сейчас.

Мне ничего не стоит убить рыжую Фию и чернявую Варин, слишком они слабые ведьмы для моего уровня. Но я промолчу. Я сам никогда не решусь прервать порочный круг своего никчемного существования, слишком жаль той силы, которая дремлет в глубинах моего сознания. Однако я могу позволить уничтожить себя — самый простой вариант.

Сестры проникают в комнату на цыпочках, применяя заклинание «пух». Господи, какие они дуры! Я ведь легко фиксирую столь слабое колдовство. Им страшно. Фия никак не решается подойти ближе, но Варин полна вендеттой и она ведет сестру. Малолетки. Я дам им убить себя. Так просто. Ведь я ничего больше не хочу, слишком больно, слишком пусто, слишком несправедливо, и я ничего не изменю, даже моя сила великая сила тут бесполезна. Я, конечно, могу ждать с моря погоды, но ни к чему обнадеженные взоры в будущее не приведут. Не вернуть назад Евы, Тау, Лизы и Юнгса, не завоевать любовь и уважение Архатея, не отчистить род от моей грязи, мое тело не промыть от яда насильников души и любовников плоти.

Мои убийцы накидывают на меня легкое заклинание «ослабление воли», оно не наносит никакого вреда. Но я не подаю вида, что вообще заметил подвох. Девушки уже совсем рядом, кружат, не в состоянии решиться на бросок.

— Давай, он не замечает нас, он спит, — шепчет Варин.

— Сейчас, — Фия боится.

Сестры. Почему вы медлите? Пользуйтесь мгновением и не робейте, в вас же, хоть и немного, но есть кровь Милиотар. Не упускайте шанса.

— Сволочь! — кричит Варин, подбадривая себя неистовством. — За всех Чивори!

Она всаживает мне в грудь кинжал. Я даже не дергаюсь. За сестрой следует Фия, протыкая клинком мой живот. Я начинаю улыбаться, мои убийцы отскакивают.

— Спасибо, — тихо произношу я, — Варин, ты молодец, прямо в сердце, а значит наверняка! Фия не надо быть такой неуверенной.

— Что? — растерянно шепчет Варин. — Что ты задумал, мерзавец?!

— Умереть, — отвечаю я, откидываясь на троне, боль от ран становится нестерпимой, — но не думайте, один я не собираюсь подыхать.

— Я не понимаю, Варин! — кричит близняшке испуганная Фия.

— Грязный ублюдок, — до второй Чивори доходит намного быстрее, — бежим, сестра!

Они пулей вылетают из комнаты, отчаянно желая спасти свои едва начавшиеся жизни. Но уже слишком поздно. Моя кровь растекается по полу, сердце перестает трепыхаться и убыстряется в последний раз. Так больно. Дымчатым стеклом расползается мир. Приходит понимание смерти. Наконец-то, освобожу Еву и Тау от своего присутствия, от призрака Касандера, стоящего за их спинами пока я дышу. Лишняя ветвь должна отпасть. Я больше не потревожу их.
Любимые, вы свободны. А я умираю...

Все так и должно происходить, кто не нужен — исчезнет. Мои мысли и желания не в счет. Меня никогда не существовало. Мои страдания и смерть пойдут всем на благо, и это отнюдь не эмоции, я давно все осмыслил с рациональной точки зрения прагматичной жизни.

Смерть уже стоит за моей спиной, она аккуратно берет меня за руку, поторапливая катарсис. Я цепляюсь крыльями дракона за стены замка, и хрупкий перед ликом времени камень начинает складываться карточным домиком, уходя вниз под землю. Я забираю с собой родовой замок Милиотар, а вмести с ним и девиц Чивори, застывших у порога. Я и вправду силен раз разрушаю камень одним только ментальным касанием. Такое могущество поражает, но не спасает от одиночества.

Теперь все, что касалось меня должно погибнуть, я слишком сильно запятнал честь семьи и Архатея. Пусть станет пеплом жизнь правителя Архатея. Моя сила сопровождает меня в последнем пути. Но все равно мне одиноко и больно. Я так хочу, чтобы хоть кто-то держал меня за руку, так нуждаюсь в тепле. Но даже, несмотря на столь великий момент, мои желания не приняты во внимание. Печально, я обречен умереть в одиночестве, в холоде пустой вселенной. Один, всегда один, даже в смерти.

Грусть разливается по телу, заполняя пустеющие вены вместо вытекшей крови. Так до слез не хочется умирать, но другого пути нет. Я лишний. Мир вращается со страшной скоростью, я уже не могу поднять голову, утяжеленную каменной пылью. Моя смерть так естественна и логична, что даже смешно.
Прощай, Ева!
Прощай, Тау.

Вы будете счастливы, я знаю. Но до сих пор, до самого конца, я не верю в то, что вы так легко меня выкинули. Я вас безмерно любил! И надеюсь, в ваших сердцах есть хоть одна маленькая искорка для несчастного Касандера, и вы изредка будете грустить обо мне. Любимые! Мне кажется, я все же вызывал у вас хорошие чувства, и заслужил капельку внимания. Быть может, моим именем вы назовете своего ребенка, чтобы хоть иногда вспоминать о том, что я тоже жил подле вас, что я чувствовал, любил, мыслил, дышал. Мое предвиденье вторит мне, хочу думать, что на пороге смерти оно сработает и не обманет. Так легче умирать. Прощайте.
Я люблю вас.
Но здесь для меня больше не осталось места. Слишком холодно.