Я стал разлеплять веки, приветствуя резкость света. Надо мной плыло небо, подернутое густыми белыми облаками. Архатейское небо. Как давно я его не видел! И запах метана. Столь родной. Сколько я был в неизвестности, не могу припомнить, не счесть километров часов и лье месяцев. Где я? Что со мной? Я с трудом поднялся, садясь на черную землю болота, окружающего меня со всех сторон. Тело совсем не слушалось.

Дитрих аккуратно наступил босой ногой на гравий, рассыпанный по тропинке во дворе замка. В Эфах светило яркое солнце зрелого лета, наследник престола был в своей робкой весне десятого года.

— Мой брат, — еле двигает губами Ева, — мой бедный брат перестал дышать. Я чувствую, — из глаз девушки падают прозрачные капли слез. — Я чувствую его затихшее сердце. Ведь я всегда ощущала его боль, его страх, его отчаяние. Всю жизнь. И мне было невыносимо трудно рядом с ним от одного осознания, что не могу ничем помочь.

Я сижу на троне в потерянном полусне-полубреду. Тело ломит и крутит опустошением растянутых тканей после вчерашней оргии. Я устроил настоящий бал похоти. Тау произвел слишком сильное впечатление, сломав мое хрупкое равновесие и утопив его во мраке хаоса. Я снова сорвался.

— И зачем он лишил себя зрения? Какой-то бессмысленный поступок. Касандер всегда был очень капризен и самолюбив. Чуть что не так, как он захочет, и начинались истерики. Но все же никогда бы не подумала, что дойдет до такого.

Я стою на высоте птичьего полета, и душный ветер Архатея обдувает истерзанную кожу. Он срывает мои мысли и качает их на кончиках растрепавшихся волос. Отсюда, со смотровой площадки замка, простирается великолепный вид на мои богатые владения. Но я не вижу природной красоты. Я лишил себя глаз.

Ева спускается по белой мраморной лестнице, напевая какую-то мелодию. Ее стройная фигурка облачена в просторное светлое платье, по-эфийски богатое вышивкой и непрозрачным драпом. Девушка выглядит вполне счастливой, что подчеркивается уверенной походкой удовлетворенной женщины.

Улавливаю ее рвущиеся эмоции безудержной радости. Ева. Посмотри на меня, сестра, ты же видишь, как я истерзан, видишь, как я разбит. Ты осталась у меня одна родная душа в этом холодном и чужом мне мире. Сестренка, неужели ты бросишь меня? Ева, не убивай своего брата. Не убивай. Хотя бы на время побудь подле меня. Но Ева глуха к моему внутреннему голосу.

Шумный пир поймал Тау скучающим в просторном холле родного замка. Его бесила ликующая радость по поводу смерти заклятого врага Касандера, еще недавно так мучившегося на глазах у эфийского принца. Тау не мог поверить, что для всеобщей радостной истерии хватило мук одного человека, причем не такого ужасного и злого, как многие современники.

Я ожил. Точнее проснулся на короткое мгновение. Отправил куда подальше галдящих во все голосовые связки дворян и закинул свой хрустальный шар в мрачную глубину пруда. Все время пока я был в бреду, я даже не обращал внимания на происходящее кругом: на споры, на войну, даже на то, во что меня одевали големы.

Мой любимый принц пощадил меня. Он отверг всю чудовищность реальности, ухватившей нас в когтистые лапы ненависти, и нарушил ход событий. Тау подарил мне жизнь, чтобы я спас и Архатей, и Эфы, и его самого. Какой же он благородный, мой возлюбленный!

Тру переносицу. Я догадывался. Глупости! Я знал. Просто верил, что не владею собой и списывал личный позор на магию цепей. Так было проще. Проще знать, что выбор тебе не принадлежит, что не ты очерняешь великих предков, и не ты, правитель Архатея, стоишь на коленях перед врагом, которого надо презирать, а не любить.  Безответственно.

Когда я въехал в родной город, люди буквально показывали на меня пальцем, скрежеща при этом зубами. Они были правы. Я недостоин своего народа, я его предал. Пускай меня околдовали и заставили отвернуться от Эф, но в моем случае отговорками не прикрыться. Я должен был сопротивляться злу. Изо всех сил, ради своего народа, я должен был биться за себя. Но я впервые в жизни проиграл — моя личная трагедия. Но как же велика плата за ошибку!

Проснулся, и мое сознание как в бреду. Встаю с пола. Кровь высохла на сиреневом балахоне кружевными терниями. Все зажило. На мне нет следов ярости Тау, а я предпочел бы их наличие. Хоть какое-то напоминание о том, что мы были рядом, вместе, проникали друг в друга робостью иллюзий. Тау! Вспоминаю. Он оставил меня.

Я возвращался домой. Душный Архатей без проблем разомкнул свои объятия, выпуская меня из своего тактильного плена. Я ненавидел. Пробудившись, смахнув пелену наваждения, я стал четко различать краски мира и все, что происходило со мной. Случившееся просто ужасало.

— Тау, — Людвиг подошел к своему сыну и с надеждой посмотрел на него.
— Да? — бесстрастно спросил принц, отрываясь от военных карт. В последнее время он был каким-то подавленным и мрачным.

Я стал просыпаться от ощущения тяжелого взгляда на себе. Чужое присутствие в комнате давило виски. Мое тело бессильно распласталось на софе после долгой лихорадки и холодного пота забытья, но чьи-то глаза убивали меня ненавистью.

— Забыла представиться, — она хитро оглядела собеседников, — Фрея Чивори. Закоренелая ненавистница рода Милиотар, в лице Касандера, убийцы моей любимой доченьки Фреи-младшей. Как видите, — Чивори развела руками, — у меня свои личные счеты с негодным мальчишкой.

или, что Юнгс мертв. Странное чувство охватывает душу, когда ты узнаешь о смерти близкого, во всех отношениях, человека. Его нежные касания интимности еще не слетели с твоей кожи под напором ветра времени, ты все еще ощущаешь их живой след, но самого человека уже нет в нашем солнечном мире. Становится стыдно за то, что ты жив. А потом будто под напором бури срывает границы спокойствия, заполняя душу кислотой отчаяния. Пустота.

Руки Тау на моей пояснице, мы лежим в постели, объятые вожделенным мучением. Я люблю его так трепетно, так сильно, что готов прощать и грубость, вызванную сопротивлением сильной натуры заклятию, и нелюбовь, и шепот чужого имени мне на ухо в минуты особого наслаждения.

Юнгс, конечно, подозревал, что вся надменность и злость правителя лишь напускное, что в душе Касандер совсем другой. Но, бережно сняв маску, отточенную жестоким воспитанием сурового Металла Милиотар, он никак не ожидал обнаружить под ней ранимую и жаждущую любви душу. Барон понял своего правителя и не смог устоять перед истинной невинностью. Нежность, которую Юнгс испытал к молодому королю, не способны были заглушить даже пылкие ласки дородных девок или утонченные поцелуи томных дворянок.

Мы играем с Тау в шахматы, обдуваемые ветром из открытого окна и сладостным дымом конопляного кальяна, который я по обыкновению курю. Неожиданно тишина начинает нагнетаться тяжестью и звенеть тревогой в ушах. Я отстраняюсь от партии и смотрю на свое кольцо, потемневшее напряженной зеленью.

Я редко бывал на полях сражений, не люблю нервозно дребезжащей тишины перед началом боя. Куда как более комфортно сидеть над магической книгой и читать заклинания с отчетливым осознанием всей их могущественности и вредоносности. Но Тау уже две недели к ряду проводил в жарких сражениях за мой двор и Архатейские знамена. Я до ужаса соскучился, поэтому не смог усидеть во дворце и рванул на поле боя с королевским визитом.

В комнату медленно вплыла Сабита. Вид у девушки был, мягко говоря, нерадостный. Понуро опущенная голова и темные круги под глазами выдавали тяжелые душевные переживания.

Мы в комнате Юнгса, отведенной ему во дворце правителя. Дерфи осторожно снимает с меня одежду и ставит на ноги в ванну, наполняя бочку водой. Теперь сверху льются каскады горячих струй, оставляя русла влаги на моей коже, израненной лаской Тау. Дрожь усиливается. Я буквально вцепляюсь в Юнгса, хватая его за шею, и прижимаюсь головой к груди.