В королевских покоях царило беспокойство. Разгневанный Тау ходил по комнате, и его белоснежные одежды развевались на каждом резком решительном шаге. Он вышел из себя. В воздухе висело облако с изображением Сигизмунда, спокойно дожидающегося, когда брат успокоится и вновь перейдет к изложению сухих фактов.

— А теперь они заявляют, что мой враг использует энергию Касандера! Представляешь?! — заорал Тау, тряся руками. — Я когда-нибудь перестану слышать это имя? Касандер! Сколько еще мне повторят эти уродливые звуки?! Меня бесит! Опять всплывает он.

— А ты действительно хочешь этого? — Сигизмунд серьезно взглянул на брата и поймал его свирепый взгляд.

— Ты это о чем? — вновь разнервничался Тау.

— Я желаю тебе только добра, — Сигизмунд миротворчески выставил ладони вперед. — Но разве это имя не заставляет тебя волноваться так сильно, что ты словно жаждешь снова и снова его слышать?

Тау хотел было заорать, но внезапно гнев отступил и он потупил голову.

— Сиг, я не знаю, что со мной творится, — пробормотал он. — Чувство вины прожигает грудь, страх за будущее душит, а еще...

— Что? — Сигизмунд с тревогой отметил перемену в брате.

— Неважно, — Тау вскинул голову.

— Важно, что тебя еще тревожит?

— Я изменяю Еве.

— Хм, для мужчин ничего удивительного, — кивнул Сигизмунд, — общество не порицает мужские грешки. Королю позволено иметь много женщин, а слухи о его любовных подвигах только улучшают репутацию.

— Да, ты прав, — удрученно произнес Тау, избегая смотреть брату в глаза.

— Ты сильно любишь Еву, раз так переживаешь. Хотя я не удивлен, что такую женщину именно так и надо любить. Я бы на твоем месте не изменял. Она потрясающая, мечта, и меня печалит произошедшее. Тревожусь за нее. Как она?

— Плохо. Ева мечтала о ребенке, и его потеря — тяжелая утрата для всех нас. Мой нерожденный сын, моя убитая надежда. А еще смерть Лианы Шерук добавила нервов. Ева страдает. Вся история подкосила здоровье жены.

— Печально. Береги ее...

— Я пытаюсь! — снова интонации в голосе Тау приобрели резкие оттенки гнева. — Но что я могу сделать против магии? Я ни черта в ней не понимаю! У меня голова кругом идет. Не знаю, за что браться!

— Мне приехать?

— Ну нет, — Тау погрозил пальцем, — только тебя не хватало. Хочешь бросить Эфы на произвол судьбы? В неспокойное время?

— Все, хорошо, предложение снято. Я не приеду, — Сигизмунд знал, что брата в таком состоянии лучше не злить и со всем соглашаться, — может, тогда вы вернетесь?

— И речи быть не может! У меня столько дел в Архатее, и их не решить через магические средства связи. Я должен находиться здесь, самолично проверить все бумаги, подписи, поговорить с ответственными людьми. Еще стоит вопрос о плотине! А ведь мы год назад его уже обсуждали. Я не могу сейчас уехать.

— Ну, семью-то ты в состоянии отпустить! Зачем они тебе?

— Ева слишком слаба, чтобы куда-либо ехать. К тому же ей вредно нервничать, а она непременно будет, останься я здесь. Уж лучше рядом, чем разделенные незнанием и расстоянием. Совет уверяет в полной безопасности ее жизни.

— Ты так переживаешь за Еву. Не допускаешь безответственности в делах... Ты хороший муж и правитель.

— Нет!

— Тау, не терзайся. Ты словно боишься чего-то большего, нежели появление расчетливого противника! Чего-то гораздо более важного для тебя.

— Вот! Я тревожусь за мое государство. Да я напуган! Мне страшно в один миг проснуться и лишиться всего, что так дорого. Меня не оставляют мысли о скором крахе. Не знаю даже, как взять себя в руки. Но это секрет, ладно? Король не имеет права на слабость. Только ты знаешь о моих чувствах.

— Да, я знаю, брат. Все будет у тебя в порядке. И в Эфах, и в Архатее, и в Плантагенете.

— Уверен? Так говорят звезды?

— Нет, так говорит твой брат и его вера в нашу семью. Мы справимся. Вспомни, Тау, нам удалось победить Милиотар, уничтожить сильнейшего черного колдуна, и теперь, думаешь, не удастся одолеть распоясавшегося аристократа? Тау, послушай, мы справимся, иначе и быть не может!

— Точно, ты прав. Мы уничтожили Касандера, — Тау сжал губы. — Возможно, это плата?

— Брат, о чем ты? Сосредоточься на Еве и поимке негодяя!

— Верно. Меня иногда заносит.

— Именно! Как Дитрих? Перенес потрясение? Такому впечатлительному человеку сложно становиться свидетелем жестокого убийства.

— Он тряпка, — Тау поморщился, — все больше и больше напоминает Касандера. Будь он проклят! Его лицо смотрит на меня каждый божий день!

— Тау...

— Не вини меня, без тебя справляюсь. Ведь я и сам знаю, что неправ. Но ничего не могу поделать. Дитрих вызывает отвращение, как памятник моему греху!

— Брат, но ты не виноват в том, что Касандер совратил тебя. Колдун использовал магию. Мы ничего не могли сделать.

— Ты не понимаешь, — Тау повернулся к брату спиной и сжал кулаки. — Меня сводит с ума, что мой сын имеет лицо ненавистного врага. Зачем? Почему судьба так поступает со мной?

— Чтобы ты, черт возьми, собрал волю в кулак и собрался силами! — Сигизмунд всерьез разозлился.

— Не кричи на меня! — Тау тоже не уступал в градусе конфликтности.

— А ты прекрати наговаривать на сына. Дитрих хороший парень, не подлый, справедливый, стремящийся к познанию. Я горжусь им!

— Вот и усынови!

— Тау!

— Я обратился к тебе за советом, мне не нужны нравоучения. Пусть ты старший брат, но король здесь один — я!

— Да, король, который не может научиться пользоваться коммуникатором, — оскорбленный Сигизмунд отрубил связь, и облако мгновенно растаяло.

— Ты просто не понимаешь, брат, — проговорил Тау, тяжело опускаясь в кресло. — Я уже не тот сильный юноша, который был готов рушить горы голыми руками. Мое время оттикало! Я чувствую, у меня не хватит сил. Мое прошлое — лишь ностальгия, но я так хочу туда вернуться. Там солнце светит ласковым сиянием, словно на просвет поставили стеклянную чашку с самым лучшим чаем в Архатее. Там запахи сладки и соблазнительны, как пряности из уютного вдовьего магазинчика в сердце торговых рядов. Там музыка трогает само сердце своими волнительными надрывами, воспламеняя его биения, и питая кровь страстью, там...

Там Касандер такой юный, такой нежный, с блестящей загорелой кожей. Она так соблазнительно гладка. В момент страсти капли пота загораются ярче бриллиантов, брошенных на солнце. Его молодое загорелое тело в моих руках и подчиняется им, улавливая каждое движение и следуя за ним, он увлажняет воспаленную солнцем и жаром объятий кожу. Я больше никогда в жизни не видел столь волнительной, пьянящей красоты. Касандер! Будь ты проклят!