Дитрих развернул свиток и прочел скачущую рябь текста, что набросал ночью в перерывах между чутким нервным сном и лихорадочным бодрствованием воспаленного мозга. В глаза ударили болезненные строчки и заставили сердце сжаться. Но Дитрих продолжал читать, желая унять боль многотысячным, набившим оскомину, повтором. Он верил, чем больше раз он прочтет, тем проще будет смириться с произошедшим, а вчерашний день потеряет свою остроту за пеленой сухих букв. Но не помогало...

Дитрих принялся читать вслух. Его губы беззвучно округляли буквы в слова:

«Хочется забыть, но память будто бы нарочно не уходит. Она терзает меня, и каждый раз рождает картины того кошмара, обрастающие все большими деталями. Я хочу забыть, но просыпаюсь в испарине с криком, застывшим на перекошенных губах. Со мной произошло нечто ужасное, каждая клетка тела отвергает реальность. Мне противно, больно, неприятно. Мое тело больше не принадлежит мне, оно стало чужим и обесчещенным. Я разбит, унижен и растерзан!»

— Меня больше нет, — тихо проговорил Дитрих, выпуская свиток из рук. Глухим стуком бумага повалилась на пол и, отскочив от пола, свиток закатился под диван.

Принц забрался на кровать с ногами и полностью укрылся одеялом, походя на гигантский кокон. Дыхание было единственным звуков, его окутывающим. Тяжелое частое дыхание... Дитрих застонал. Он вновь вернулся мыслями к прожитым секундам позора, и ему сделалось мучительно больно. Тело заныло в унисон с душой, будто напоминая, что с ним делали. Принц вновь вернулся мыслями к прожитому накануне дню. Он до сих пор пребывал в шоке и вообще не понимал, как такое могло случиться.

Цена за наивность. Стоило отважиться на доверие всего трем людям, как все трое его предали. Нойка оказалась подельником злого колдуна, грозящего роду королей уничтожением, а Драго, так приглянувшийся принцу вначале, на самом деле и был тем самым колдуном. А самое ужасное, Драго с первой минуты их знакомства замышлял дурное, а он, принц, так и не понял этого, не увидел за притворной и дружелюбной улыбкой таящейся ненависти.

Дитрих бесконечно ругал себя за недальновидность, но больше всего неприятные чувства вызывали мысли о бароне Фарихе. И уважение, и почтение, и вера, и, разумеется, благодарность, — все в одночасье оказалось растоптанным. Барон плясал под дудку Драго и был не больше, чем марионеткой в руках талантливого манипулятора. Да, Ив хотел пойти напопятную, но Дитрих пришел к неутешительному выводу, что отнюдь не благородство подтолкнуло его к возвратным шагам. Барон струсил... Ведь не остановило же его задание убить Куана, и он его мастерски выполнил. Нет, Ив испугался последствий, стоило зайти чуть дальше простых и понятных границ. Изощренность мести Драго оказалась для Ива чересчур сложной и запутанной, вот только поэтому он и попытался выйти из игры.

— Никому нельзя верить, — шепнул себе под нос Дитрих, — все величие и сила дворян — пустой звук, видимость и тщательно сконструированный образ, за которым пустота.

Принц запустил руки в простыни, с яростью вымещая на них свою обиду. Но внезапно ладони коснулись чего-то твердого, и он судорожно закатал простыню верх. Находка поразила — на свет был извлечен округлый предмет, который, впрочем, оказался легко опознаваемым портретом Касандера. Принц сунул его в постель, чтобы отец случайно не наткнулся, а потом напрочь забыл о его существовании.

— Неужели в человеке с таким милым лицом может быть столько злости? — Дитрих поставил раму на колено и взглянул на изображение. Портрет ответил ему манящим блеском зеленых глаз и обворожительной улыбкой невинного очарования.

— Нет, — проговорил принц, гладя нарисованное лицо, — этот Касандер был хорошим, честным, чистым. Такие глаза не способны врать, лишь любить... Но что могло его так изменить? Неужели мой отец действительно такой бездушный и беспощадный человек... Касандер любил Тау — уму непостижимо! Я понимаю, почему отец открестился от его любви, она неправильна и осуждается обществом. Но все-таки, разве жестокостью надо платить за чувства? Отец не имел права... Как и Драго не имел права так поступать со мной! Пусть он мстил, пусть заставлял расплачиваться за грехи отца, но... Я-то причем?! Обидно, что всегда защищал его, а пострадал в итоге сам.

Слезы сами навернулись. Дитрих так усиленно старался крепиться и быть сильным, что внезапный приступ плаксивости окончательно его добил. Он повалился на постель лицом вниз и принялся было рыдать в голос, но совершенно внезапно стих и замер. Непродолжительное затишье вырвалось в новую бурю. Дитрих вскочил и ринулся раскидывать в стороны постельное белье, неистово перебирая руками под матрацем. Вскоре столь желаемое было найдено.

Черный агат рукояти клинка устрашающе холодил руки, поблескивая опасным острием сквозь шелковый платок, в который его закутал предусмотрительный принц. Остатки крови на лезвии въелись намертво и напоминали узоры ржавчины, но все равно, от этого не становились приятнее. Дитриха с отвращением передернуло.

— Гадость, — проговорил он, машинально вжимая голову в плечи. От оружия исходила гиблая энергетика, буквально высасывающая все жизненные силы.

Дитрих быстрым движением воткнул платок с клинком за ремень и прикрыл рубашкой.

— Теперь посмотрим, кто кого, милый дядюшка! — холодно проговорил он, глядя на портрет. Цветное изображение невозмутимо промолчало, заставляя принца усмехнуться. Он сунул портрет подмышку и уверенным шагом направился к выходу.

— Я не дрогну! — твердо произнес он, потянув на себя ручку. — Спасибо мудрому старику Нару.