Так, что это все? Воспоминания. То, что не дает нам просто уйти, то, что не дает нам измениться навсегда. Внутри нас всегда будет что-то прежнее. Каноль. Галлас.

Этот короткий эпизод, в котором Галласа-то и не было, но было другое. Каноль был по-собачьи верен, предан нашему третьему другу. И был предан. И убит.

Дверь родного дома неодобрительно смотрела на меня. Свет был зажжен во всех окнах, а из распахнутых по поводу жары окон доносились веселые детские голоса.

Я тяжело вздохнул, поправил рюкзак, наконец решившись, подошел к двери и постучал.

- Кто там ночью? – спросил из-за двери голос до боли знакомого тембра, голос, который был со мной всю мою короткую жизнь, голос самого родного мне человека – матери.

- Мама, это я. – хриплым голосом ответил я и, как бы боясь, что она меня не узнает, добавил. – Михаил.
Дверь тут же распахнулась, а в объятия мои бросилась светловолосая белокожая женщина – миссис Стрелецки. Моя мама.

- Сынок… - проговорила она сквозь слезы, прижимая все сильнее и сильнее к материнской груди. – Сынок… Ты все-таки жив, ты вернулся.

Разительное изменение в поведении моей матери было мне вполне понятно – не каждый день твой сын возвращается с того света, куда был загнан мафией. Она подняла голову и, продолжая обнимать меня, будто боясь, что я исчезну, посмотрела мне в глаза.

- Я вернулся, мама. – голос предательски дрогнул. – Я вернулся.

- Миссис Стрелецки, кто там пришел? – спросила дородная чернокожая женщина, показавшаяся в дверном проеме моего дома, и, увидев меня, ахнула, и так же разительно изменилась – по щекам потекли слезы.

Еще бы. В этот момент. Вернулся я, а ее сын так и остался там, на Голгофе. Можно пытаться оправдать себя, говорить о том, что его смерть – случайность, но я не могу этого себе позволить. Его смерть целиком и полностью на моей совести, и все, что я могу сделать по этому поводу, это… Да, черт его знает, что я могу сделать.
Может, если бы я не был бы так сильно, до глупости горд, то вся эта история приняла бы совершенно другой поворот? Сейчас тут стояли бы все трое – я, Каноль, Галлас, и встречали бы нас все три наши матери?

Может быть, правы и Брюс, и президент о том, что ничего другого сделать с Нью-Рино не выйдет, как не выйдет и законопослушного общества из сборища наркоманов? Не знаю. Совсем не знаю.

Но, увы, на крыльце из нас троих был только я, и выбор о том, как расплачиваться за все это, был только на мне. У меня был огромный долг, и несмотря на то, что я трахнул эту республику в прямом и переносном смысле и был прощен, долгов оставлять и никогда не любил.

Но об этом я подумаю позже, не сегодня, это слишком славное утро, чтобы забивать свою голову мрачными мыслями. Хотя без них тоже не обойтись.

А получится ли у меня когда-нибудь избавиться от этих мыслей? Получится ли?

- Я вернулся, мама. – снова прошептал я, мотая головой из стороны в сторону, думая о том, действительно ли я вернулся…

- Пойдем же, сынок. Пойдем домой. – она отпустила меня, и тут же схватила мою руку. По-моему она действительно опасалась, что все это окажется всего лишь миражом, всего лишь сладенькой ложью. Она повела меня домой.
Вся семья Каноля была тут. Его мать смотрела на меня одновременно с любовью – она всегда любила меня, эта добрая негритянская женщина, а с другой стороны с какой-то горечью. Естественно, она завидовала моей матери, что это я вернулся живым и здоровым, а не Каноль, хотя Каноль действительно заслуживал этого намного больше, чем я. Более того, намного больше чем любой другой человек, которого я знал.

- Михаил! – хором закричали сестренки Каноля. Три девочки, поразительно похожие на него, чернокожие, черноволосые и белозубые. Галлас считал ниже своего достоинства возиться с малышней, у него были совсем другие интересы, как и всю его жизнь. Что же на самом деле нравилось этому человеку? Я не знаю. Действительно не знаю… А мы с Канолем часто играли с его сестренками, да и с другими их товарищами по играм.

- Привет, девочки. – сказал я им, освободившись от крепкой хватки материнских пальцев и присев на коленки перед ними. – Как вы, девочки?

Сара, Мари и Джейн. Черт подери, как же тяжела жизнь этой семьи… Проигрывающийся в пух и прах отец, который в конечном итоге умер, потом брат, который был для них всегда примером добродушия, и тоже умер.
- Как он умер? – спросила Сара. – Расскажи нам, Михаил.

Они были одними их тех немногих людей, не коверкавшими моего имени…

Рассказывать детям о смерти их брата, хотя ты хотел бы, чтобы для них он навсегда остался живым? После того, как погибло семь миллиардов людей во время Великой Войны? Люди умирают каждый день, сотнями, их жрут дикие звери, да и убивают свои же собратья. Но эти девочки, и эта смерть…

- Он умер, как герой, Сара. Он умер в бою.

Он действительно умер сражаясь. Пусть и не в прямом смысле. Его сердце было слишком чистым, чтобы принять всю грязь, которой пытался испачкать его маленький город больших грехов. Он умер, сражаясь с этой дрянью, и победил, и, даже если не победил, он ушел непобежденным.

- Сара, я хочу, чтобы вы гордились им. Каноль – ваш брат. Он всегда будет в наших сердцах…

Когда я не знаю, о чем говорить, то всегда несу глупую патетичную чушь. Нужно бы избавляться от всего этого, а то добром это не закончится. Я и так уже натворил всего.

- Сара, отстань от Михаэля. – сказала старая негритянка. – Он устал, да и вообще ему желательно отдохнуть. Ты посмотри, как он исхудал и зарос. Сейчас я еды принесу.

Женщина убежала на кухню, а ко мне, так и оставшемуся сидеть на полу, подсела мать. Она поправляла мои волосы, неодобрительно кивала, рассматривая мои шрамы, и, не переставая, шептала мне:

- Вот, ты вернулся, теперь все хорошо будет. Теперь останешься тут жить, устроишься в охрану куда-нибудь или еще куда, женим тебя, и все будет как раньше… Даже нет, лучше чем раньше.

Остаться тут? Выстроить очередной воздушный замок, который, возможно, завтра разрушат люди в костюмах и с большими пушками? Оставит ли Бишоп меня в покое? Что и как все будет? Не доберутся ли до меня они, даже не сейчас, а лет через пять, когда все забудут, а он нет, слишком хорошая память должна быть у босса сильнейшей мафиозной семьи в Республике, чтобы что-нибудь кому-нибудь забывать, и слишком твердое сердце, чтобы что-нибудь кому-нибудь прощать. В то, что меня оставят в покое, я верю еще меньше, чем в то, что сейчас говорит мама.
Я окончательно и бесповоротно понял: тут я не останусь.

Мать Каноля вынесла на подносе несколько дымящихся тарелок, несколько чашек и заварочный чайник и стала сервировать стол. Через несколько минут мы были приглашены к столу.

Суп, кукурузные лепешки, заваренные цветы брока, которые славились успокаивающим и даже слегка снотворным действием. Все очень вкусно и полезно, но молчание, стоявшее за столом во время обеда, мне кажется, не могло разрушить ничто.

Солнце было уже высоко, когда мы закончили обед. Я встал из-за стола, сказал всем спасибо за еду и, объяснив, что мне нужно кое-куда выйти по делам и что я скоро вернусь, вышел за дверь.

Однако, не успел я пройти и сотни метров, как сзади меня подозвала мама Каноля. Ей было тяжело с ее весом бежать за мной, но она старалась изо всех сил. Увидев ее, я тут же остановился.

- Михаил. – сказала она, посмотрев мне в глаза. – Скажи честно, что и как там случилось. И скажи…
Голос ее задрожал, слезы уже вот-вот должны были брызнуть из глаз, но эта сильная женщина удержалась и не заплакала.

- Скажи честно, как умер Каноль.

Я посмотрел ей в глаза и понял, что не смогу соврать ей. Это даже был не допрос – она не задала больше ни единого вопроса, но я выложил всю правду. А возможно, все это потому, что правда держалась внутри меня слишком много, что правда перебродила, как оставленное на солнце браминье молоко, и углекислый газ, выделившийся при брожении, наконец, вырвался наружу.

- Каноля убил Галлас. И убил его из-за меня. Как только мы прибыли в этот город, Галлас отделился от нас, он быстро поднимался по карьерной лестнице и, в конце концов, фактически ушел из полиции, став работать на мафию. Меня пытались убить, так как я раскопал компромат на босса этой группировки, и мне пришлось покинуть город. Компромат, естественно, попал в руки мафии. Когда я вернулся туда, я смог договориться с враждебной им группировкой, но меня предали. Так как Галлас и его босс думали, что документы выкрал Каноль, но это сделал я, я… Я пришел к нему и встретил Галласа над свежим трупом, с еще дымящимся стволом.

- Галласа… - голос ее задрожал, было видно, что держаться ей становится все труднее и труднее. – Галласа убил ты?

- Да. – ответил я, посмотрев ей в глаза. Она продолжала смотреть на меня, не издавая не единого звука, но по черным щекам этой женщины потекли слезы.

Я снял со спины рюкзак, нашарил две пачки долларов по пятьдесят купюр в каждой и протянул ей. Пояснил, в ответ на ее недоуменный взгляд.

- Я домой не вернусь, только маме не говорите, пожалуйста. Ни к чему это. Тут десять тысяч долларов, и вам на жизнь хватит, и на обучение девчонкам. Я думаю, им это нужнее… Тем более, что…

Она взяла деньги и медленно спрятала их в карман передника, в котором и выбежала из дома.

- Тем более… Я знаю, как вы попали в пригород… И вообще… Последними словами вашего сына была просьба помочь вам и девочкам…

Я не мог не соврать ей, иначе деньги она бы не взяла. Но, может, за эту ложь в аду, если он еще не выжжен атомным пламенем, мне скостят срок на пару веков. Эта ложь действительно во благо.

- Прощайте, миссис. И матери тоже передайте, пожалуйста…

- Ты точно не вернешься? – теперь она уже глотала слезы, давилась ими, но я видел, что без ответа она не уйдет
.
- Не вернусь. – я покачал головой. - Не вернусь, я все…

- Тогда прощай, и удачи… Сынок…

Я оставил женщину, стоящей на перекрестке, а сам пошел дальше.

У меня был еще один неотданный долг.

Мать Галласа жила одна, в съемной квартире, на первом этаже одного из зданий центральной улицы. Прямо рядом с клиникой, в соседнем помещении. Я пошел туда – мне катастрофически было необходимо с ней увидеться.
После стука в дверь прошло около пары минут, потом раздались шаркающие звуки, и дверь открылась.

Низкая тощенькая старушонка посмотрела на меня, прищурив глаза, потом почему-то махнула рукой и пригласила в квартиру. Я за все это время не произнес ни слова.

Квартира была не бедной, но видно, что все это скоплено было за последнее время, а точнее, я даже догадывался, что за последний год. Галлас, Галлас, так вот куда уходила большая часть твоих денег. Как и у Каноля.

Только как так вышло, что Канолю хватило денег, честно зарабатываемых службой в полиции, а ты полез выше, в мафиозную структуру? Этот вопрос мне, если честно, совершенно не дает покоя.

- Михаил. – сказала она, и я, по крайней мере, понял, что она меня узнала. – Будь добр, сходи на кухню, поставь чайник, я совсем уж стара стала, тяжело мне.

Я пошел на кухню, чтобы выполнить ее указание. О чем с ней говорить? Зачем я сюда пришел? Вопросы добавились к первому, но все же что-то же привело меня сюда.

Поставив чайник на конфорку старенькой электроплиты, я вышел к женщине, сидящей на диване, заложив ногу за ногу, скрестившей руки и смотревшей на меня.

- Значит, ты все-таки выжил в ту ночь? – спросила она. Видя, что я собираюсь отнекиваться, она перебила меня и добавила. – Галлас рассказывал мне все о своих делах, так что можешь не врать. О том, что на тебя устроили покушение, я знаю.

- Я смог убить киллеров. – я пожал плечами. – А потом семья Мордино вывезла меня из города.

- Вот как? Я всегда говорила, что ты силен. Да, а Галлас жалел о твоей смерти, думал, что ты рано или поздно вступил бы с ним в семью к Бишопам.

- Он вступил в семью? – спросил я. – Я думал, что он с ними по приказу посла Брюса.

- Посел Брюс. Именно посел. Среднее между послом и ослом. Он вообще многое так и не понял и думал только о том, как набить свои карманы свеженапечатанными купюрами, а шкафы дорогими костюмами. Бишоп вертел им, как хотел.
- Ага, особенно когда заставил отмазать своего человека. При этом меня чуть из полиции не уволили.

- В этом-то и все дело. Я сразу поняла, что этого ты никогда не простишь Бишопу, и поэтому никогда не перейдешь на их сторону. Хотя, если честно, твоя гипертрофированная честность...

Когда она сказала о такой честности, якобы имевшейся у меня, у меня натуральным образом отвисла челюсть.
- Ты можешь выбивать признания, если уверен в своей правоте. Ты можешь стрелять в спину преступникам, если уверен, что они виновны. Ты даже ребенка убил. Но невиновного ты никогда не тронешь, признай. А это именно то, что требовалось в семье. Убей того, кого приказали, даже если это твой сын или твой брат.

Вот уж старушка. Ей надо свою семью содержать, с таким образом мышления.

- А чего ты ко мне пришел-то? – спросила она. – Галласа ты убил, чего сюда явился?

- Я не знаю. – просто пожал плечами я. – Чувствовал, что надо, вот и все.

- У тебя там чайник вскипел. – сказала она. – Завари мне брока, он там, в оранжевой жестяной коробке.

Я вышел на кухню, и выполнил приказание старушки. Когда вернулся, она без всяких слов приняла чашку с горячим настоем и принялась прихлебывать.

Я мялся. Я не знал, что сказать. В конечном итоге я просто спросил:

- А что вы думаете о том, что делал Галлас в семье?

Она посмотрела на меня, прищурившись, флегматично хлебнула из чашки и ответила:

- Ничего хорошего, если честно. Даже если он на твою пулю не нарвался бы, то все равно ничего. Просто, потому что это неправильно, что ты даешь присягу одному, а потом делаешь совсем другое. Правда, ты тоже поступил неправильно. Ты тоже давал присягу, ты обещал выполнять приказы.

- Миссис Галлас. – сказал я, снова залезая руками в свой рюкзак. – Вот, тут пять тысяч долларов. Они мне не нужны, а вам пригодятся.

- А чего это ты так легко деньгами разбрасываешься? – спросила она, посмотрев на пачку купюр зелено-серого цвета. – Что задумал-то?

- Да какая разница? – я положил пачку денег на тумбу возле дивана. – Я их все равно тут оставлю.

- Ты что, Бишопа убить решил? – она посмотрела на меня, отложив чашку.

Мысли об убийстве Бишопа были у меня, но они уж точно были нереализуемы. Все, что можно сказать об этом, так это одно слово «невозможно». Вот и все.

- Нет. – я покачал головой. – Я не настолько сумасшедший. Извините, миссис Галлас, но мне нужно идти.

- Ну, доброй дороги тебе. Дверь захлопни за собой.

Кажется, и тут все. А теперь вперед, снова в гнездо когтей смерти, похуже, чем живут в Пустыне. Ведь эти когти смерти могут убить только тело, твоя бессмертная душа, так или иначе, останется нетронута, а те Когти заставляют людей предавать друзей, нарушать клятвы – все то, что убивает душу…

Бомж сидел возле бочки, в которой что-то горело. Сегодня ему очень повезло – удалось наловить мантиссов, лапы которых можно запечь на огне, и впервые за несколько дней вкусно и сытно покушать. Напевая какую-то песню, он развешивал мантиссов на проволочных прутиках над огнем в бочке.

- Эй, ты. – подозвал его я. – Как тебя там?

- Что нужно тебе, господин? – спросил бомж, посмотрев на меня.

- Давай балахон свой сюда. – ответил ему я.

- Но как, господин, ведь тогда я умру от холода.

- Меняю свою броню и дробовик на твой балахон. – ответил я ему, и начал расстегивать ремни, чтобы снять нагрудные пластины брони. – Учти, это тысячи три стоит, так что тебе повезло.

Бомж долго не хотел верить, но в конечном итоге я его убедил, что мне так понравился его вшивый, драный балахон, что он уступил его мне. Балахон мне действительно нравился двумя деталями: капюшоном и тем, что под ним можно спрятать оружие. Автоматик-то я при себе оставил.

Таким образом, переодевшись, я покинул Шейди Сэндс и двинул на север, снова в этот чертов город, который разрушил мою жизнь.